ВОЕННОЕ ОБОЗРЕНИЕ И ПОЛИТИКА

Я пишу это письмо, потому что не в силах молчать. Мне уже много лет, и поколение наших отцов — победителей почти всё ушло. Теперь уходим и мы, дети войны. Но у каждого настоящего есть прошлое и лгать, или умалчивать о нём, очень опасно для настоящего и будущего.

Стою у газетного киоска. Молодая женщина в раздумье спрашивает: «А, вообще-то, кто такие «бандеровцы»?" Молодой человек следом: «И не говорите!». Во всех газетах о каких-то сумасшедших ! Действительно , откуда им, молодым, знать историю, ведь уже два поколения учатся по ущербным учебникам истории. А вот моему поколению и в страшном сне не могло присниться, что мы увидим на киевском Крещатике портрет Бандеры.

Вернувшись с войны, отец перевёз семью в Черновцы. Желая подкормить нас, детей — заморышей, офицеры собрали деньги (оккупанты!) и послали в ближайшее село за сливами двух солдат и лейтенанта. Утром у ворот части стояли три корзины со сливами, в которых находились отрубленные головы наших ребят. Тогда я и услышала страшное слово «бандеровцы».

В нашу военную коммуналку начала носить молоко молодая гуцулка, которая радовалась, что теперь её девочка пойдет в школу, а когда вырастет станет «пани доктор». Моя мама подарила для девочки красивый красочный букварь. Через два дня бандеровцы абмарным гвоздём прибили его к сердцу женщины и повесили её на воротах с табличкой: «Це за москальску мову!».

Не могу писать, что сотворили бандиты с женой и пятилетней дочерью офицера — пограничника. Все знают о страшном Бабьем Яре. Но под Винницей, в местечке Гнивань, где до войны были детские лагери, лежат в братских могилах сотни людей — пленные, больные, евреи, заложники, люди, говорящие на русском языке, — «москали». Так вот, могильные рвы копали аккуратные немцы и расстреливали, а потом просто убивали лопатами, специально привезенные в Винницу выродки из «Галичины», и это их правнуки бесновались на горящей площади Киева. В Виннице был вырублен большой парк, а в центре оставлен старый дуб, чтобы вешать евреев.

Моей подругой была девочка, у которой на допросе родителей-подпольщиков выжгли на ручке свастику и отрезали язык львовские полицаи. Когда теперь жители Львова ходят по центру своего города, пусть поднимут головы к балконам, на которых националистами были повешены ВСЕ профессора Львовского университета. Семьи топили в ваннах.

До конца жизни моих родителей, у них единственным бранным словом было слово «бандеровец». Думала ли я, что в конце жизни мне доведется увидеть беснующихся недобитков на прекрасной земле моего детства!?

Но что говорить о детстве, когда я вчера, открыв газету «Собеседник», читаю напечатанную в ней статейку какого-то Пилипенко, где черным по белому написано «Майдан — это боль Украины, её гордость и её же последняя надежда». Оказывается, выродки, которые заживо жгли верный присяге «Беркут», просто затеяли капитальный ремонт Украины ! А Россия не только должна снижать цену на газ и давать взаймы, но и сострадать…

В этом же номере газеты статья Павла Шеремета и всем известного Дмитрия Быкова, где изрекается, что «… у людей на Майдане есть все основания для гордости, прекрасная самоорганизация и перспективные лидеры …». В городе моего послевоенного детства, Виннице люди, у которых «есть все основания для гордости…», прогнали сквозь «строй позора» вернувшихся бойцов беркута и для устрашения поставили виселицы. Может, у пня того дуба, на котором вешали евреев их деды?!

Теперь о «духовных скрепах». Предложение: в холле (коридоре) каждой школы должна висеть большая карта Родины. Как это важно, когда, переступая порог школы, дети видят образ ВЕЛИКОЙ СТРАНЫ и ,став взрослыми, будут правильно произносить названия русских городов, а школьники — не путать родной Белгород с Белградом! Может и другие города России последуют примеру Ульяновска и мы прославимся не только, как «родина Колобка»?

И еще. Видели ли вы в какой-либо школе на стене портрет Олега Кошевого, Ульяны Громовой или Зои Космодемьянской?! Девочка, которая, стоя под виселицей, сожженными в пытках губами произнесла: «Это счастье умереть за свой народ!». А ведь если за народ умереть некому — то это уже и не народ.